Владимир Бахтин

«ПО ОСТРОВАМ ЛЕТЕЛ СТРЕЛОЮ…»

Журнал «Нева», 1998, №7, стр. 210-214.

Много лет назад в далекой карельской деревушке я записал песню про шофера дореволюционной поры. Деревушка была такая глухая, что ни я сказке сказать, ни пером описать: большое озеро, в озеро на три километра врезается узкий полуостров, и на самом конце этого полуострова — деревня, вернее, несколько изб, где тогда, в 1955 году, проживали муж с женой и одинокая старуха. За хлебом они ездили на лодке, несколько километров. Вместо собаки был у них на охране свирепый, одичавший от одиночества петух: он налетал на чужих сзади и сильно клевал в нужное место. Впрочем, хватит лирики и приятных воспоминаний...

На Острова летит стрелой
Шофер с поникшей головой,
(строка пропущена)
Рупь держит твердою рукой.

- Мой барин, барин, добрый барин,
(Уж) скоро год, как и служу,
А нехристь-староста, татарин,
Меня журит, а я терплю.

Однажды я стоял в артели
На Ленинградской стороне,
Все фонари мои горели,
Вдруг что-то скучно стало мне.

Со мной случилося несчастье –
Ко мне подшел городовой.
Он стал ругаться, выражаться,
Что я в ряду стою не так.

Со всею злобостью мотора
Свой (ре)гулятор я нажал
И с полной скоростью мотора
На фаравона набежал.

Задел крылом его, балбеса,
Проучить его хотел,
И с полной скоростью мотора
Он под колеса залетел.

Прощай, мотор мой скоропёрый,
Прощай, веселый мой гараж,
Прощай, товарищи шоферы,
Я больше не увижу вас!

Не зря я говорил, в какой деревушке прижилась песня, — нечего удивляться, что какие-то слова забыты, регулятор назван гулятором, фараон (городовой) фаравоном, а Петроградская сторона — Ленинградской. Нужно удивляться, как это сохранилось: «Все фонари мои горели», «Что я в ряду стою не так» - точные профессиональные понятия! Не уверен, что сама-то 76-летняя Анна Алексеевна Нефедова (1879 года рождения!) хоть раз в жизни прокатилась на легковой машине.

Прошло 16 лет. В 1971 году я отправился в Румынию, к русским старообрядцам, что начали селиться в дельте Дуная с конца XVII века. Поехал за тем же милым делом — за песнями и сказками. И вот записываю духовные стихи, колядки, хороводные песни... И вдруг мой хороший помощник Аристарх Романов, 62 лет, говорит: «А такую песню тебе надо?» — и запел:

Куплю моторную машину,
Поставлю я возле двора,
Возьму девчонку и Марусю,
Поеду с ней на Острова.

По Островам летел стрелою
Мотор вечернею порой.
Шофер, склонивши головою,
Руля держал правой рукой.
(Картина-то какая!)

Однажды я стоял при стене,
Ко мне придрал городовой,
Он стал ругаться, придираться,
Ще записал он нумер мой,

Он стал ругаться, придираться,
Ще стал мне гадом называть.
Но я-й не выдержал обиды -
Якчилиратура нажал,

Но я-й не выдержал обиды –
Якчилиратура нажал,
На быстрой скорости машина –
Городового задавил.

Вот, барин, барин, добрый барин,
Всего и годик прослужил
И на твоем автомобиле
Гостей я в справности возил.

Прощайте ж, вы, мои ребята,
И ты, веселый Петроград!
Шофером я больше не буду —
В Сибири должен я страдать.

Ну передайте моей женке:
Пускай не ждет она ж меня.
Детей моих вы научите
Молиться Богу за меня.

Второе чудо! Деревня (она называется 23-я Миля, потому что находится на таком расстоянии от впадения Дуная в Черное море) вообще не имеет постоянных дорог: каждую весну Дунай разливается. Но история о том, как дореволюционный гаишник записал номер петроградской машины добралась и сюда.

В первой раз, значит, был не регулятор, во второй не якчилиратур, а ныне всем известный акселератор.

И вот третье чудо. Есть у меня знакомый писатель, переводчик Семен Лаевский (а всех знакомых я рано или поздно с пристрастием допрашиваю, что они пели и поют сегодня). Он с таким же пристрастием допросил своего приятеля Григория Гейхмана, и они выдали мне один из вариантов песни о гибели парохода «Буревестник». А хороший человек Григорий Гейхман вдруг вспомнил кусочек той самой песни, о которой я и думать забыл!

Мотор вечернею порою
По Острову летел стрелой.
Шофер с поникшей головою,
За руль держась, повел рукой.

— Об чем задумался, детина? —
Седок приветливо спросил. —
Какая на сердце кручина?
Иль ты кого-то задавил?

- Ах, барин, барин, добрый барин,
Уж скоро год, как я служу,
Всегда в исправности машина,
Всегда гостей домой ножу.

Однажды я стоял в разъезде
На Петроградской стороне.
Все фонари мои горели,
И что-то грустно стало мне...

Далее не вспомнил. Но ведь как интересно сравнить! И барин в шоферскую песню попал из ямщицкой, из смежной, так сказать, профессии.

Третий кусочек пришел ко мне через 26 лет после поездки в Румынию.

«Есть надежда лет через двадцать записать еще одни вариант этой шоферской истории. А может, кто из читателей и побыстрее откликнется. Боюсь, двадцать лег не осилю...» Эти слова я напечатал в газете «Вечерний Петербург», где вел раздел городского фольклора «Краснобай».

Прошло несколько дней, и 92-летняя Анисья Григорьевна Желаднова, газеты этой не читающая и ничего про «Краснобай» не слыхавшая, в разговоре с моим литературным учеником и помощником в собирании фольклора Николаем Ясюкевичем сама заговорила об этой песне и вспомнила строфы, которых у меня не было и которые наводят па мысль о том, что ничего в мире нет нового. «Однажды я стоял в стоянке на Петроградской стороне. Все фонари мои горели, и что-то грустно стало мне...» Тут-то и пристал к шоферу городовой — «лютый, точно зверь лесной».

Ко мне он начал придираться,
Зачем стою я здесь не так,
Начал браниться, выражаться –
За то, что не дал четвертак.
Увидел номер у машины,
Он номер в книжку записал...

Все как сегодня! Дай взятку — и на твои прегрешения закроют глаза.

Помните, я горевал, что следующего варианта, если он отыщется через двадцать лет, мне, скорее всего, уже не дождаться. Но буквально еще через неделю пришел отклик от петербуржца Евгения Валентиновича Лукьянцева, где он с улыбкой сообщает: «Мне кажется, я могу несколько сократить этот срок. Предлагаю Вам вариант, который я много раз слышал в 50-е годы». И далее следует прекрасный, остроумный и самый полный текст старой песенки, сильно изменившейся за годы своей долгой жизни.

Летит по Невскому машина.
Шофер с поникшей головой
Сидит, уныло напевая,
Он правит правою рукой.

— О чем задумался, водитель.
Механик ласково спросил. —
Иль поломал свою машину,
Иль человека задавил?

— Машин ломать я не умею,
Людей давить и не могу.
Но что случилося со мною,
Тебе всю правду расскажу.

Вчера стоял я на стоянке
На Петербургской стороне,
Все фонари мои горели,
Вдруг что-то жутко стало мне.

И в эту странную минуту
Ко мне пристал городовой.
Он стал ругаться, придираться,
И записал он номер мой.

Я не стерпел такой обиды
И на сцепление нажал.
На полной скорости машины
На эту сволочь наезжал.

Жена найдет себе другого,
А дети по миру пойдут.
Меня, несчастного такого,
В Сибирь на каторгу свезут.

Прощай, жена, прощайте, дети,
Прощай, любимый мой гараж!
Прощайте, други мотористы,
Я больше не увижу вас.

Жена нашла себе другого,
А дети по миру пошли.
Меня, несчастного такого,
В Сибирь па каторгу свезли.

Сидел я там четыре года,
На пятый бросился бежать.
Нашел товарища лихого
И начал стенку разбирать.

(Отголоски песенки «Четыре зуба»: «Гулял я с ней четыре года, на пятый я ей изменил...»)

Прощай ты, камера шестая,
Прощай ты, длинный коридор,
Прощай, ты, батюшка-начальник,
И ты, разиня часовой!

И вот иду и по проспекту —
Навстречу мне городовой.
И под колесами машины
Я тут покончил сам с собой...

И вот меня похоронили,
А свет засыпали землей.
И над могилою моею
Опять стоит городовой.

Мы все подводим итоги столетия. Так вот еще один итог — значительное повышение, не хочется говорить — уровня образования, а лучше сказать — интеллекта общество. Один из признаков этого — характер юмора. Из грубовато-примитивного он становится все более тонким. Это относится не только к песням, но и к народным анекдотам прежде всего. Люди постарше наверняка могут вспомнить пошлейшие анекдоты, которые были в ходу много лет назад, — о Пушкине, например. Сегодня их не услышишь. Тоже некоторое утешение в наших тяжелых буднях.

Итак, мы напечатали пять вариантов песни. Казалось бы, все. Можно поставить точку. Но не тут-то было!

Приведу письмо Инны Петровны Даниловой, и вы сами все поймете.

«4. 02. 98. Уважаемый ведущий! Прочитали Вашего „Краснобая" на автомобиле" и решили Вам написать. По семейному преданию, эта история случилась с моим дедом Борисом Федоровичем Плотниковым, маминым отцом. Маме сейчас 82 года. Он был самым младшим и самым любимым ребенком в состоятельной семье. И где-то в 1905—1906 гг. молодому человеку купили „форд". Ездил он лихо, и однажды с ним случилась беда. Это был примерно 1910 год. Накануне бабушке приснился сон. Она видела одеяло, вышитое крестами. Как рассказывал ей муж, к нему придрался городовой, что он не на том месте поставил машину. Дедушка, видимо, ему не повиновался, хотя потом он говорил, что напрасно ему не заплатил четвертак. Он решил его попугать, но произошло, чего он, конечно, не ожидал. Судили его очень строго, дали 12 лет каторги. В Петербурге он сидел в „Крестах". Там, как говорила мол бабушка, сочинили эту песню, и оттуда она, видимо, разошлась по свету. В нашем доме ее пели на мотив „Вот мчится тройка почтовая".

Вот такие слова этой песни помнит моя мама:

На Острова летит стрелою
Мотор вечернею норой,
Шофер с поникшей головою
Руль держит твердою рукой.

— О чем задумался, детина?
Седок приветливо спросил. —
Какая на сердце кручина,
Или тебя кто огорчил?

— Недавно я стоял в разъезде
На Петербургской стороне,
Все фонари мои горели,
Но что-то грустно было мне.

И так случилось в это время,
Ко мне пристал городовой,
И стал ко мне он придираться,
Зачем стою я, мол, не так.

Следующий куплет мама не помнит. Речь шла о штрафе. Были там слова:

За то, что штраф я не платил,
За то, что не дал четвертак.

Анисья Григорьевна Желаднова спела:

Ко мне он начал придираться,
Зачем стою я здесь не так,
Начал браниться, выражаться –
За то, что не дал четвертак.

Продолжаем письмо:

Мне надоело препираться,
Я резко руль поворотил.
Машина быстро покатилась,
Он под колеса угодил...

Прощай, мотор мой легкокрылый,
Прощай, любимый мой гараж,
Прощай, мамаша и родные!
Я больше не увижу вас».

Но родных он увидел. «Сослали моего деда на Дальний Восток, — пишет И. П. - Бабушка, как декабристка, поехала за ним, там, на 120-й версте Амурской губернии, в с. Черняево, родилась моя мама».

Песня содержит детали, которых нет в других вариантах. Похоже, что этот текст — первичный. Мать Инны Петровны потом сказала, что еще имелся куплет, где даже указывался точный помер машины («мотор номер...»). Герой песни, видимо, таксист-профессионал. Инна Петровна, когда я ей позвонил, пояснила: после смерти прадеда, то есть отца деда, дела семьи пошатнулись, и вполне вероятно, что он стал заниматься автомобильным извозом. Остается непонятным: погиб городовой, а шофер продолжает ездить на машине. Может быть, ситуация просто взята из песни о ямщике, которая послужила образцом для песни о шофере („О чем задумался, детина?" — седок участливо спросил»; эти строки есть во всех шести известных нам вариантах).

Так вот каждая находка вызывает новые вопросы, требует новых поисков. Теперь надо посмотреть газеты того времени, полистать судебные дела.

И еще путь: поискать родственников. Дедушка состоял в родстве с известными владельцами фарфоровых фабрик Кузнецовыми. В семье сохранилась даже кузнецовская чашка с портретом прадедушки. И, может быть, пишет Инна Петровна, эти Кузнецовы (с которыми связи давно утрачены) что-то знают лучше? Господа Кузнецовы, где вы? Откликнитесь! Господа Кузнецовы пока не откликнулись, а вот письмо от 87-летней Т. В. Карповой (имени и отчества не сообщила) пришло незамедлительно.

«Это по поводу песни о шофере, хочу уточнить. Пели ее в 20-е годы. И в ней два куплета совсем посторонние, где поется: „...стою не там и не так". Зачем ему стоять не так, если он стоит в артели, где каждый на своем месте». Вот эта песня.

На Острова летит стрелою
Мотор вечернею порой,
Шофер, склонившись головою,
Руль держит твердою рукой.

— О чем задумался, детина? —
Седок участливо спросил.—
Какая на сердце кручина,
Или тебя кто огорчил?

— Недавно я купил машину
И крепко руль в руках держу.
На этом такси-моторе
Гостей я знатных развожу.

Однажды я стою в артели
На Петроградской стороне.

(«А не Петербургской», — пишет Т. В.)

Все фонари мои горели,
Но что-то грустно было мне.

И тут случилося несчастье:
Ко мне подходит фараон.
Он стал ругаться, выражаться,
И номер спрашивает он.

И что же сделал он, негодный,
Он помер в книжку записал.
И здесь с такой большой досады
На регулятор я нажал.

На первой скорости мотора
На фараона наскочил,
И под колесами мотора
Бродяга кончил жизнь свою.

Прощай, мотор мой легкокрылый,
Прощай, веселый мой гараж,
Прощайте братья-мотористы,
Я не увижу больше вас!

«Жила я тогда на Садовой ул., 120, рядом церковь Покровская, ну и рынок Покровский, сейчас пл. Тургенева, — продолжает Т. В., — и все наши развлечения — это был рынок. Там играли на гитаре и гармошке, и пели эти песни, и даже печатали па серой бумаге длинными полосами их, и продавали по 10 коп. А какие песни были на злобу дня ("За Обводным каналом столицы дом ночлега на Курской стоит") и много других! Как у нас что-нибудь случилось: ну, убили, отравили, задушили и т. д., на другой день готова песня. За эти песни попадало проводом по мягкому месту... Многие песни запомнились».

Рынок, ночлежка, вокзал были не только злачными местами, где жили, попрошайничали, воровали, обманывали, ссорились, мирились и пьянствовали городские люмпены, но и огромной сценой, где и в праздники, и в будни показывали фокусы, гадали (с попугаями и без попугаев), ворожили по своим книгам слепые, плясали и пели за деньги и просто так. Немало песен перекочевывало отсюда в темные дворы и на светлые улицы.

Говоря все это, я имею в виду времена царские и нэповские. Но история повторяется. Такие рынки и вокзалы снова появились в Отечественную войну и в первые послевоенные годы. Потом исчезли. А с началом перестройки, с возвращением рынка в смысле экономическом и, главное, бытовом, возродились и старые злачные места. Слава Богу, в последние годы их становится все-таки меньше. Но в неменьшем числе остаются другие, где конфликт между бедностью и богатством, трудом и тунеядством, здоровьем и болезнью сохраняет всю свою непобедимую силу.

Наша шоферская песня, как мы видели, родилась в тюрьме — и здесь не только тосковали и горевали, но тоже пели и тоже сочиняли. Были и есть еще разные трудовые лагеря, детские воспитательные колонии, спецшколы...

Ну а что касается того, правильно или неправильно спета песня, то сказать, какой самый верный и самый полный вариант, вряд ли возможно. Фольклорное произведение тем и отличается от литературного, что не окостеневает, — оно живет, развивается, досоздается... Люди творят.

...Заметки о шоферской песне я принес сотруднику «Невы» Анатолию Петрову. Он прочитал, одобрил. И вдруг сказал:

— А я вот знаю по-другому:

Летит по Невскому машина.
Шофер с поникшей головой,
Держа руль правою рукою,
О чем-то думает с тоской.

Теперь мне кажется, что человека, который не слышал бы о существовании этой самой песни, найти труднее, чем человека, знающего хоть один ее куплет!

Список тем