Высокий дуб, развесистый,
Один у всех в глазах;
Один, один, бедняжечка,
Как рекрут на часах!

Взойдет ли красно солнышко –
Кого под тень принять?
Ударит непогодушка –
Кто будет защищать?

Ни сосенки кудрявыя,
Ни ивки близ него,
Ни кустики зеленые
Не вьются вкруг него.

Ах, скучно одинокому
И дереву расти!
Ах, горько, горько молодцу
Без милой жизнь вести!

Есть много сребра, золота –
Кому их подарить?
Есть много славы, почестей –
Но с кем их разделить?

Встречаюсь ли с знакомыми –
Поклон, да был таков;
Встречаюсь ли с пригожими –
Поклон да пара слов.

Одних я сам пугаюся,
Другой бежит меня.
Все други, все приятели
До черного лишь дня!

Где ж сердцем отдохнуть могу,
Когда гроза взойдет?
Друг нежный спит в сырой земле,
На помощь не придет!

Ни роду нет, ни племени
В чужой мне стороне;
Не ластится любезная
Подруженька ко мне!

Не плачется от радости
Старик, глядя на нас;
Не вьются вкруг малюточки,
Тихохонько резвясь!

Возьмите же все золото,
Все почести назад:
Мне родину, мне милую,
Мне милой дайте взгляд!

Из репертуара Надежды Плевицкой (1884-1941). Запись на пластинку - фирма "Зонофон", Москва, 1911 г., 63926.

Очи черные: Старинный русский романс. – М.: Изд-во Эксмо, 2004. - подпись: запись К. Вильбоа, с комм.: по некоторым источникам, автором музыки этой песни является М. И. Глинка, автором стихов А. Ф. Мерзляков.

Борис Алмазов

(Глава из кн.: Алмазов Б. А. «Не только музыка к словам…». Мемуары под гитару. – М.: ЗАО Центрполиграф: ООО «МиМ-Дельта», 2003, стр. 282-291.)

Песня потрясает простотою и печалью. Она ясна и величественна во всем — в понимании трагедийности жизни, в стойкости, с какой герой ее, подобный одинокому могучему дубу, переносит свое одиночество и тоску, эта песня о неразделенной любви... Но почему тогда таким всплеском звучат в ней финальные слова: «Возьмите же все почести, все золото назад! Мне родину, мне милую, мне милой дайте взгляд».

Это истинно русская песня, хотя бы потому, что автор ее не отделяет своей любви от любви к родной земле, это песня о Родине и о том особенном, щемящем душу чувстве, что и составляет, пожалуй, основу русского патриотизма.

Я не случайно говорю об этом, ведь здесь отразилось не просто мировоззрение автора, но и время создания песни, и даже место, где она была написана...

А написана она сразу! На одном дыхании! В течение часа! Только так, наверное, и мог родиться удивительный поэтический монолит.

Но не станем торопиться! Расскажу-ка я по порядку всю эту историю... В ритме, так сказать, едущей по пыльной дороге, пожалуй, не тройки, а извозчичьей пары, поскольку дорога хоть и не больно близкая, но и недальняя — в пригородное имение Жодочи.

Вот как описывал ее автор знаменитой песни в своем стихотворении «Маршрут в Жодочи»:

Дорога ко друзьям верна и коротка,
Но в наш проклятый век железной
Стал надобен маршрут и к дружбе даже нежной!
Итак, вам встретится сперва Москва-река.
Ступайте по стезе, давно уже известной
Бедами Россиян; дерзайте на паром,
И по Смоленской прокатитесь
До ближния горы, где бьют Москве челом,
И вы не поленитесь
Последний дать поклон московским суетам,
И тотчас влево от Поклонной, к унылым Сетуни струям,
К Очакову направить путь,
Отколе сладостный писатель Россиады
Вливал восторги в росску грудь.
А там без всякия преграды,
Стезею ровной и прямой
Вы на Калужскую явитесь столбовую
И мимо Ликовой
В деревню въедете ямскую
Ее Давыдковым зовут...

Прервем стихи, чтобы ахнуть! Да ведь теперь это черта города! Это — Москва. Даже не очень знающий столицу человек, бывавший там от случая к случаю, узнает многие названия, что промелькнули здесь, упомянутые поэтом.

От Москвы-реки, на пароме (Бородинский мост будет построен через столетие, а пока спешащий к друзьям поэт еще не слышал, возможно, названия деревеньки Бородино). Война уже в воздухе, она уже у границ, и о судьбе родины постоянные разговоры, ночные думы, стихи и... песни. Но «коварный Буонапарте еще не дерзнул вторгнуться в наши пределы».

Следуя «Маршрутом в Жодочи», минуем площадь у Киевского вокзала и вступим в район Драгомиловской заставы, где была в те годы заливаемая половодьями и паводками ямская слобода.

И вот она, Смоленская дорога, по которой многие беды приходили в Москву. Придут по ней, всего через год, легионы Наполеона. Здесь, на Поклонной горе, будет дожидаться император, в сером сюртуке и маленькой треуголке, «Москвы коленопреклоненной» и не дождется.

А далее прозрачная и тихая в те годы речка Сетунь и селение Волынское. Места, истертые подошвами поколений. Ведал ли Наполеон, рядом с чьим имением ждал он «бояр ля рюс»?

Волынское, по мнению историка прошлого века Забелина, принадлежало герою Куликова поля Дмитрию Михайловичу Боброку-Волынскому, про него сказано в летописи: «Воевода нарочит, изящен и удал зело» и так славен и так любим, что вопреки традиции получил прозвание не по поместью, а село получило его имя. Боброк родом с Волыни, разоряемой тогда поляками. Оттуда он пришел на службу к еще не Святому, еще не Донскому московскому князю, своему тезке Дмитрию Ивановичу, чтобы служить верой-правдою и воинским мастерством. Сегодня это район Кунцева.

А что же за «Очаково» встретится по дороге нашему путнику? Теперь его больше знают по марке пива.

А знаменито не только название, данное по одной из блистательных побед русского оружия, знаменит владелец! Известный поэт, драматург, основатель нескольких журналов, автор многих песен и даже знаменитого масонского гимна «Коль славен наш Господь в Сионе», Михаил Михайлович Херасков, купил это имение в 1781 году, и «Очаково» прославилось не только тем, что здесь написана эпопея «Россиада», но и вообще всей особенной жизнью в этом «литературном» имении. Современники вспоминали, что в «Очакове» был кабинет в саду, а там помещены вензеля всех занимающихся литературой... (Сколько же их, если одной беседки достаточно для размещения вензелей всех тогдашних литераторов? Современники вспоминают: вензелей насчитывалось семнадцать.) «Там ежедневно происходили очарования: разнородные сельские пиршества, театры, иллюминации, фейерверки и все, что может веселить ум и чувства... Бессмертный наш пиит, старец Херасков, в липовой роще ходил, задумавшись, вымышляя свои песни...»

«Вымышлял», кстати, изрядно. Песни его распевались по всей России.

Вид прелестный, милы взоры!
Вы скрываетесь из глаз,
Реки, и леса, и горы
Разлучат надолго нас.

Сладко было спознаваться
Мне, любимая, с тобой,
Горько, горько расставаться,
Горько... будто бы с душой!

О, несносное мученье,
Что любезно, то терять!
Медли, медли, разлученье...
Медли душу отнимать!

Классика сентиментализма. Слезы — ведрами! Но, как скажет двести лет спустя другой поэт, Н. Коржавин, «боль остается в любой аффектации болью, а судьба остается в любом проявлении судьбой». Слова — наивные, а чувства, пожалуй, погорячее нынешних, проверенные разлукой и бедой. Это ведь времена «Капитанской дочки».

В Очакове жил Петр Иванович Страхов — ученый-физик, переводчик, театрал. Одно время он служил личным секретарем Хераскова. Знаменитый поэт и помог получить талантливому юноше образование.

Пиит же еще и помещик, а стало быть, владелец крепостных душ. Но не было в Очакове «барства дикого», и крепостные не ощущали себя рабами, а один из них был знаменит не меньше своего хозяина. За честь считали дружбу с ним композитор А. Дюбюк, поэт А. Полежаев. У него брал уроки М. Лермонтов. Уроки чего? Игры на гитаре!

Того крепостного (стал он вольным после смерти Хераскова) звали Михаил Тимофеевич Высоцкий. Он не только знаменитейший гитарист-виртуоз, но и композитор и педагог.

Откроете любой учебник игры на гитаре, любой нотный сборник — обязательно найдете его этюды, пьесы, переложения песен и романсов для гитары.

Полно! А не уклонился ли я от маршрута, речь-то ведь идет о песне? Ничуть не уклонился. Все эти люди не только хорошо знали автора «Среди долины ровныя», но и дружили с ним и принимали участие в его судьбе, а стало быть, и в судьбе его произведений. А уж со Страховым и Высоцким он связан работою. Поскольку Страхов — ректор Московского университета, а наш поэт служил профессором на кафедре красноречия и российской словесности. Высоцкому он — отчасти коллега по педагогической деятельности. У него учился Лермонтов! Он обучал будущего великого поэта не игре на гитаре, а литературе. А еще его лекции слушали Лажечников, Грибоедов, Вяземский, Тютчев, Веневитинов...

Так кто же это въезжает в Давыдково? Друг Жуковского, братьев Тургеневых, братьев Кайсаровых, Воейкова, с которыми, еще будучи студентом, организовывает литературное общество, член Общества любителей российской словесности, Общества истории и древностей Российских, Казанского и Ярославского обществ любителей словесности, почетный член Виленского университета...

Кто же это? Кто? Профессор Московского университета Алексей Федорович Мерзляков. А спешит он в Жодочи не случайно! Дочь хозяина поместья — Анисья Федоровна Вельяминова-Зернова — его ученица. В нее горячо и безнадежно влюблен поэт-учитель. Вот как вспоминает об этом времени и о Мерзлякове поэт и писатель М. А. Дмитриев (не спутайте с И. И. Дмитриевым, автором знаменитого «Стонет сизый голубочек», это его племянник. Он женат на второй дочери Вельяминова — Зерновой Анне Федоровне).

«...Лучшее время жизни Мерзлякова было до 1812 года; то время было для него самое приятнейшее, самое цветущее, и для человека, и для поэта; время, исполненное мечтаниями несбывшимися, но тем не менее оживлявшими его пылкую душу. Все его любили, ценили его талант, его добрую душу, его необыкновенное простосердечие. Жалели и берегли его природную беспечность». Насчет «беспечности» сомнительно, а вот относительно «мечтаний несбывшихся» все — правда...

Скорее всего, и сам Мерзляков понимал несбыточность своих надежд. Разделяла его с Анисьей Федоровной не только разница в возрасте (было ему: уже за тридцать, года, считавшиеся по тем временам изрядными. «Ну, полноте! Вы старики-с» («Горе от ума»). О Фамусове, а ему не более 47 лет! Онегину— 21! «Старому генералу», мужу Татьяны Лариной - 37!), но и разница в происхождении, да и вообще, разве не может быть любовь неразделенной?! Тем она возвышенней!

Алексей Федорович Мерзляков родился в 1776 году в селе Далматове Пермской губернии в семье небогатого купца и всего в жизни достиг благодаря необыкновенной одаренности и трудолюбию. В тринадцать лет он написал «Оду на заключение мира со Швецией», был замечен начальством Пермского народного училища, генерал-губернатором графом Завадовским, он-то и передал оду самой императрице. Оду благосклонно приняли, а юный стихотворец Высочайшим повелением принят на «казенный кошт» в Московский благородный пансион, а затем, закончив Университет, становится его профессором. И занимает кафедру до самой смерти. Вот, собственно, и вся биография. Но отсутствие внешних событий не исключает напряженнейшей духовной жизни, а Мерзляков «при внешности весьма простой, был прекрасен душой, благороден сердцем, чувствовал глубоко и благородно».

«Он разговорился о своем одиночестве — вспоминает Дмитриев, — говорил с грустью, взял мел и на открытом ломберном столе написал почти половину этой песни. Потом ему предложили перо и бумагу: он переписал написанное и тут же кончил всю песню».

Так и видится мне зеленое сукно карточного стола, и мел в крупной руке Алексея Федоровича, и старинная мебель, и свечи в шандалах, и молчаливые слуги в париках и ливреях, и бородатые дворовые, что прибирают лошадей и экипажи у ворот усадьбы и все видят, все слышат, все понимают, что происходит в барских комнатах...

Это они через год, вооружась вилами и топорами, нашив на серые картузы кресты ополченцев, пойдут на Бородинское поле, это они сноровисто и деловито вывезут из Москвы пожарные трубы и зажгут свою столицу, дабы не досталась она супостату. И будут петь песни Мерзлякова, запамятовав, правда, его имя. И «Чернобровый, черноглазый» (своеобразная эмблема хора им. Пятницкого), и «Я не думала ни о чем в свете тужить», и «Ах, что же ты, голубчик, не весел сидишь» — все, что до сих пор считается многими безымянным народным творчеством, — Мерзляков. Интересно, что как теоретик литературы Мерзляков — консерватор, он писал тяжеловесные оды, подражая стилю Державина, переводил древнегреческих и древнеримских поэтов и тем много способствовал выработке русского гекзаметра. Он выступал против романтиков нового времени, требовал от поэзии героической гражданственности, так, как ее понимали в XVIII веке. Но, будучи человеком искренним и чутким, по воспоминаниям мемуаристов, плакал от восторга, читая «Кавказского пленника» А. Пушкина, и недоумевал, почему эта поэма, написанная вразрез с его взглядами, так ему нравится.

Оды Мерзлякова никто не читает, статьи его забыты, а вот «Среди долины ровныя» заняла в золотом фонде нашей национальной культуры, в народном сознании, в душе русского человека такое место, что до 1975 года никто и не догадывался, что у песни есть композитор. Общим мнением было, «что музыку создал народ, в сотнях вариантов, отобрав этот единственный, неотделимый от слов напев».

А музыку-то сочинил профессиональный композитор, талантливый, но малоизвестный нынче Степан Иванович Давыдов. (Чуть было не оговорился «забытый»! Как же забытый, если его музыку поют вторую сотню лет?)

Степан Иванович бывал в Жодочах! Приятельствовал с Мерзляковым. И не раз они устраивали состязания — кто быстрее напишет на заданную тему музыку или стихи! Однако, чтобы вослед стихам Мерзлякова появилась музыка, равная им, потребовалось время. Давыдов написал ее после «грозы 12-го года». Только пережив со всем народом величайшую трагедию, распознал он глубинный смысл произведения поэта.

К этому времени Жодочи были разорены, Вельяминовы-Зерновы перед занятием Москвы французами уехали в свое орловское имение. «Мерзляков был у них при съезде, — писал все тот же Дмитриев, — и проводил их».

Отец семейства поскакал в Зарайский уезд, принимать ратников, вооружать и одевать их. Свой дом он предоставил беженцам, «стекалось их множество, со всем их бедным имуществом». Затем Жодочи заняли французы. Два дня в доме стоял штаб Мюрата. Захватчики всегда — захватчики. «Солдаты выпили все вино, хранившееся в погребах, бесчинствовали. Все били и ломали, изрубили фортепиано и топили им камин», — вспоминала впоследствии Анисья Федоровна, но уже не Вельяминова-Зернова, а госпожа Кологривова.

Женился и Мерзляков. «Срубил дерево по себе». Женился на сестре своего университетского друга... И в Жодочи больше не ездил, «вероятно, он хотел воспользоваться отвычкою, чтобы искоренить вовсе прежнее чувство и не возобновлять прежних впечатлений своего сердца», — таким старинно-возвышенным языком повествует об этом Дмитриев. А сейчас от той проезжей дороги, где ехал влюбленный поэт- профессор, от тех усадеб, ямских слобод не осталось ни деревца, ни булыжника. Одни названия да песня.

«Чего в горсти не унесешь — храни в сердце», — говорила мне моя бабушка Дарья в станице Преображенской, ставя на старенький патефонный диск толстую пластинку, где голос Ивана Скобцова пел «Среди долины ровныя». Так в триединстве Мерзляков — Давыдов — Скобцов и услышал я ее первый раз, за тысячу верст от той самой серединной России, от Москвы, где она была создана, через несколько лет после Великой Отечественной войны... А это такая песня, что раз услышишь — век не забудешь.

Список тем